Елена Афанасьева – женщина-праздник: массовик-затейник, клоун Цветик, тамада. Она же – Карлсон: лидер команды волонтеров, помогающей бойцам на фронте и раненым в госпиталях. Она же – отзывчивый и очень ранимый человек, прекрасная жена и мать, рукодельница и просто красавица.
Накануне 8 Марта мы попросили Елену Анатольевну рассказать, как она стала русским Карлсоном, которого знает вся страна и заграница, кто помогает ей «варить варенье победы», и почему не все праздники одинаково полезны.
- Елена, вы профессиональная актриса, массовик-затейник?
- Вообще-то по специальности я химик-аналитик. Но поскольку муж военный, мы уехали в гарнизон, а там химики-аналитики были не очень нужны. Работы, собственно говоря, не было, а заниматься ж чем-то надо?! Я всегда была очень активная: играла в КВН, выступала в агитбригаде, была тимуровцем и, когда приехала в гарнизон, сразу влилась в женсовет. Это был 1986 год, ГДР. И мы стали проводить праздники, елки, я даже поработала пионервожатой с детьми. Потом, помотавшись по гарнизонам, мы вернулись на мою малую родину – в Гатчину. Шли 90-е. Муж служил, денег не было – военным зарплату не платили, а у нас росли два сына.
И тут подруга предложила мне поработать клоуном в детских садах. Я говорю: «Ты что, с ума сошла? Какой я тебе клоун?» (слова «аниматор» мы тогда не знали). Однако мы с ней подрабатывали на заводских елках: я была Бабой-Ягой, она – Снегурочкой (мне приличные роли не давали). Нам платили по пять рублей, и это были хорошие деньги.
Потом другая подруга попросила: у дочки – мечта, чтобы к ней пришел настоящий клоун из цирка. Давай, говорит, я тебе костюм сошью, и ты к ней в садик придешь. Так я заявилась в детский сад в костюме клоуна. Тряслась, как на экзамене, но дети поверили! Они сразу восприняли меня как настоящего клоуна, я нашла с ними общий язык – праздник прошел «на ура». И я думала, на этом все и закончится. Но детям понравилось, молва распространилась, и мне позвонили из детского садика: «Все просят вашу визитку. Люди хотят клоуна!». И как понеслось! У меня было море работы: утром и вечером – по детским садам. Я сделала себе несколько клоунских костюмов и стала клоуном Цветиком.
- Почему не феей какой-нибудь из породы «Винкс»?
- Я изначально решила: американским героям – табу. Они несут зло. Просили детектива, и я стала мадам Деду – от слова «дедукция». Придумала детективный квест, шифровки, очень интересная программа. А потом меня попросили сделать Карлсона. И по фигуре, и по возрасту, и по характеру мне образ подходил, но я думала: кто будет звать Карлсона? Дети уже его не знают. У них теперь в почете монстр Хай и прочая нечисть. В общем, я себе сделала образ Карлсона на один раз – пойти к двойняшкам, детям своих друзей. Папа смастерил мне гигантскую рогатку – Карлсон же проказник, я изготовила огромную банку варенья, сшила поролоновые конфеты, и мы с двойняшками веселились на полную катушку: кидались конфетами, варили конфетное варенье, стреляли из рогатки. И этот образ взлетел! Все перестали звать клоуна – стали приглашать Карлсона. Но, правда, только к тем детям, которые в курсе – смотрели советский мультик, читали книжку. Потому что сегодня подрастающее поколение уже плохо знает, кто такие Малыш и Карлсон.
- Новые веяния?
- Знаете, я же еще рисую аквагрим, и первое время я опрометчиво соглашалась участвовать в детских празднествах по случаю Хеллоуина. И вот один папа попросил нарисовать его шестилетнему сыну лицо маньяка-убийцы. Мальчик хочет! Я говорю: «Я пришла подарить вам праздник, а не испортить его. Чтобы с моего праздника ребенок вышел с лицом убийцы-маньяка?». «Вам деньги заплатили», – был ответ. Дальше пошли кисоньки-убийцы, мамы заказывали грим, чтобы у деток как будто кровь шла изо рта, в антураже использовалась мрачная символика, по залу летала нечистая сила… Я отказалась от работы на Хеллоуине раз и навсегда.
Потом как-то ребята из фонда «Благо Дари» попросили меня бесплатно провести праздник для детей из малоимущих семей, и я увидела совсем других детей, их искреннюю радость от подарков. Они не начинали с вопроса: «Айфон принесла?».
- Вы стали волонтером после «Благо Дари»?
- Как-то в роли Карлсона я впервые поехала в детский дом. Надо было видеть глаза этих ребят… Помню, были дети-сироты из хорошей семьи: родители погибли, а родственники их не взяли. Думали сначала, что детдом – это временно, на передержку, а оказалось, нет.
Еще я очень хотела попасть в детскую онкологическую больницу – доставить радость больным ребятам в память о нашей гатчинской девочке Сашеньке, которую врачи не смогли спасти. Я поехала… В первый день после посещения у меня даже голос пропал. Я сказала, больше ни в жизнь не поеду в детскую онкологическую больницу. Никогда. Ну, никогда – это значит всегда. И стала ездить постоянно. Вместе с Мариной Лебедь, гатчинским аниматором, мы начинали с программы - просто развлекали детей. Потом стали собирать деньги и приезжать с подарками. Семь лет уже ездим, нас теперь знают все врачи и говорят, что таких шикарных подарков, как от Гатчины, не было ни от кого, даже от Газпрома. Мы покупаем каждому, как своему ребенку.
- Вы смогли привыкнуть за эти семь лет к общению с детьми – онкологическими больными?
- Привыкнуть невозможно! Вот представьте: я вела здесь, в Гатчине, праздники у совершенно здоровых детишек. А потом встречаю там одного из них – худенького, бледного, без волос после химиотерапии. Однажды в больнице со мной поздоровалась мама девочки: «Вы у нас праздник проводили!». И я вспомнила эту девочку: рыженькая такая, в кудряшках. Была – до химии…
- Елена, сегодня благодаря вам образ Карлсона у гатчинцев ассоциируется не с героем Астрид Линдгрен, а с командой добровольцев, помогающих спецоперации. Как получилось, что вы сменили амплуа?
- Понимаете, сейчас произошло четкое разделение: кто открыл глаза, кто спит, и кто не хочет видеть. Мое поколение – дети детей войны – идут в одной упряжке: наши отцы видели войну, и ген патриотизма в нас заложен. Один мой дед дошел до Берлина, другой тоже воевал, пережил фашистский плен, дед моего мужа сгорел в танке, а второй пропал без вести. Нас так воспитывали: «Как повяжешь галстук, береги его. Он ведь с красным знаменем цвета одного». С этим я и живу. Родители были коммунистами. Когда моего мужа в 80-е приняли в партию, дома у нас был праздник, я торт испекла. Так что я «закоренелый комсомолец». И дети мои так же воспитаны. 9 Мая – святой день, мы идем в Бессмертном полку с портретами дедов. Старший сын тоже волонтер. Их компания проводит свою «Елку желаний», они привозят детям полную машину хороших подарков.
В 2022 году, когда началась спецоперация, меня попросили съездить в госпиталь – Карлсоном, с подарками, поднять дух ребятам. Это была первая партия раненых, ампутантов. Я подумала: «Ну, если уж я в детской онкобольнице была, тут-то что? Взрослые все же люди…». Собрали подарки, я сделала свое волшебное варенье «Негрустинка от Карлсона» (спокойствие, только спокойствие) и поехала.
Я попала в ад. Сто человек – молодых парней – без рук, без ног, и все они похожи на моих сыновей и на детей моих подруг. Я потерялась… Мне казалось, что это страшный сон. Я долго болталась там из палаты в палату, зашла туда, где ребята после операции – со свежими культями… Когда вернулась домой, сутки, наверное, лежала и смотрела в потолок. Мужу сказала: «Все. Я, похоже, умерла».
- Тогда вы познакомились с Глебом?
- Да, в том госпитале был гатчинский мальчик – Глеб Федоров. Он рано потерял родителей, пошел добровольцем на фронт и вскоре был ранен – лишился руки и ноги. История получила всемирную огласку. Это было провидение Господне: я, обычный детский аниматор, которого знают только в Гатчине и Лен-
области, рассказала на своей странице в соцсети про Глеба, и мне написали наши сограждане не только со всей России, но из Америки, Израиля, Италии – русские эмигранты: «Мы поможем, мы с тобой!». Был миллион репостов, писали люди из Ханты-Мансийска, Красноярска, Тюмени: «Мы так далеки от всего этого, а, оказывается, идет война…». Все стали помогать Глебу, и в результате ему сделали несколько операций и протезирование.
И понеслись просьбы с фронта. Так сложилась наша команда – команда Карлсона.
- Кто в нее вошел?
- Сначала нас было мало. Инна и Василий Силкины – владельцы турфирмы «Вояж» – предоставили склад для сбора помощи, и сами вошли в нашу команду. Надежда Завьялова – владелица химчистки «Надежда для одежды» – занимается закупками и ведет полный бухгалтерский учет. Все, что мы покупаем, учитывается. Руководитель школы парикмахерского искусства Наталья Гасан (у нее несколько племянников на войне) стала работать вместе со своими мастерами в госпиталях – стричь раненых и помогать нам.
Сережа Антипин появился, когда я просила помощи через соцсеть. Случился форс-мажор – нам не дали обещанную машину, а все было уже согласовано, собрано и готово к отправке. Парни с передовой должны были в определенный час прибыть в Ростов – принять груз: заказанные лекарства и прочее. Поверьте, это очень непросто – все состыковать, ребятам приехать оттуда. Я пишу в ночи: «Найдись человек, кто сможет отвезти груз для наших бойцов. Утром выезжать». И Сергей в новостной ленте это прочитал – и поехал на своем микроавтобусе. Один. Это был очень большой риск. Он пробыл в пути пять дней и когда вернулся, сразу стал работать в нашей команде.
Потом мне позвонил Ринат Абдулин – офицер МЧС. Теперь он – моя правая рука. Безотказный человек. Делает 90% работы: ищет то, что невозможно найти, дефицитную дорогостоящую технику. А самое сложное – это логистика: как это все отправить на фронт? Путь бывает, например, такой: Ессентуки – Тамбов – Екатеринбург – фронт. Ринат – просто герой: он находит в каждом городе людей, готовых помочь, а это очень дорогой груз, пока эта техника едет, я места себе не нахожу. Волонтеры едут прямо до окопа, передают все только из рук в руки.
Как-то в соцсети «ВКонтакте» мне написал один гатчинский парень: у него старший брат – военный, служит в зоне СВО, прошел Сирию и Чечню. Он за брата очень переживает, хочет помогать. Мы познакомились, и так Игорь Горбатенко тоже попал в нашу команду, стал ездить туда – доставлять грузы. А все поездки сопряжены с риском, машина в любой момент может сломаться. И в каждом городе у нас появились единомышленники, готовые помочь. В прошлый раз, например, сломались в Твери, ночью, и тут же нашлись волонтеры, помогли отремонтировать.
Теперь ребята из нашей команды есть по всей России – в Москве, Калининграде, Ханты-Мансийске, Ессентуках, в Орске, на Дальнем Востоке. Мы никогда не встречались лично, но стали по-настоящему близкими людьми. Мужчин в нашей команде мало, больше – женщины, жены военных. А ребята с фронта пишут нам письма с благодарностью: «Привет, пацаны, Карлсон и команда!». Все думают, что Карлсон – это «мужчина в самом расцвете сил».
- Вы сталкиваетесь с негативом?
- Многие от меня отвернулись. Даже среди одноклассников меня не все понимают и не все поддерживают. Многие осуждают, обвиняют, заводят дискуссии. Я сначала переживала, нервничала, не знала, как реагировать, но меня успокоил мой муж Саша. Он сказал: «Ты выбрала путь помогать – вот и помогай. Когда мы победим, тогда будем рассуждать, кто виноват. А сейчас наши пацаны в беде».
- Вы взвалили нелегкую ношу. Нет соблазна сдаться?
- Насколько меня хватит, я не знаю. Я боюсь выгорания. Я знаю, что можно выгореть. Боюсь, что люди привыкнут и перестанут отзываться на чужую боль. Во что превратилась моя веселая страница? Я все время прошу денег! Я поняла, что туда пошли воевать гатчинские дети. Вникла, какая нужна помощь. Вот дали ребятам дрон, а через несколько минут его сбили – и все! Новый не дадут – сбитый числится на балансе. Без дрона они ничего не видят, а он теперь стоит 600 тысяч рублей. Вот «мавик», например, дрон с камерой, который летит и дает координаты для обстрела: 630 тысяч. А «мавики» нужны постоянно. Мы отправляем и получаем от бойцов сообщение: «Спасибо, мы очень долго ждали. Если бы этот дрон пришел раньше, меньше было бы «двухсотых».
За эти два года мы даже экскаватор туда купили – копать окопы, и штук тридцать автомашин. Вот это самое сложное: не только купить, но еще и отогнать, чтоб доехали, не сломались по дороге.
Просьбы с фронта приходят одна за другой. Ребята пишут: «Какие мы в очереди? А есть ли шанс?». Каждая заявка – миллион, а люди присылают по сто рублей, по двести…
- Как вам удается все-таки собирать такие суммы?
- Собирая деньги, мы прежде всего, даем их сами. Вся команда. И семь лет волонтерской работы не прошли даром: мы же собирали помощь для детей и публиковали отчеты. Я завоевала огромное доверие.
Сестра моя, например, половину своей пенсии регулярно переводит. Говорит: «Мы выживем». Люди приносят деньги со словами: «Возьмите, это у нас было на черный день». Я спрашиваю: «А как же вы сами будете в «черный день»?». «Так он уже наступил», – отвечают. Пожилые люди приносят так называемые «похоронные» деньги: «На земле не оставят – похоронят. Фронту нужнее».
Жители Гатчины, других городов переводят, кто сколько может. Да, по сто рублей, но так в общей сложности миллион и собирается. К сожалению, я не могу ответить каждому на перевод, на сообщение, на красивую открытку – очень много приходит разных писем и сообщений.
- К вам стали обращаться уже не только бойцы и раненые?
- Да, популярность команды Карлсона имеет и обратную сторону: обращаются все и просят деньги на всё. И трудно объяснить людям, что мы – обычные волонтеры и не в состоянии помочь всем. Каждый раз переживаю, когда приходится отказывать. Вот недавно отказала двум погорельцам, но мы вынуждены ограничить сферу деятельности, иначе будет всем – и никому.
Конечно, без своей команды я бы не выдержала. И, к счастью, наши семьи – с нами, мужья и жены. Помогают, везут, несут, грузят. Терпят. Я поддерживаю связь с двумя батюшками, которые сейчас в зоне спецоперации, как капелланы: ездят по воинским частям, причащают, благословляют.
- Чего вы боитесь?
- Всегда со страхом открываю «Телеграм»: боюсь увидеть сообщение, что кто-то из знакомых ребят погиб. И – да: мы все у хохлов в базе – на уничтожение. В «Телеграме» есть украинский канал с фамилиями лидеров волонтерских организаций и членов их семей.
Продолжение статьи:
https://gtn-pravda.ru/2024/03/08/elena-afanaseva-vstr..
